Добавлено (23.04.2016, 23:14)
---------------------------------------------
Порой в полнолуние из дальнего леса доносятся звуки рога. Вольные и чистые, складываются они в странную мелодию: они зовут, они поют о чем-то дальнем и несбыточном.

В полнолуние старики наглухо запирают ставни и запрещают молодым выходить из дома: берегитесь, говорят они, чтобы не прельстила вас песнь Дикой Охоты.

Но ты не слушал стариков; в ночь полнолуния ты вышел из дома. Не взяв с собой ни ружья, ни огнива, не осенив себя крестом и не прочтя молитвы, по тропе, освещенной луною, вошел ты в дальний лес.

Идешь ты, словно во сне; а рог манит тебя дальше и дальше, и сладко замирает сердце, и кажется, что сейчас откроется тебе новый мир, таинственный и прекрасный.

Вот и широкая поляна, залитая лунным светом: каждую травинку видно, как днем — а рога трубят все звонче; каждую травинку видно, как днем — а песнь уже совсем рядом. Вот уже ветви кустов закачались на той стороне, и воздух сгустился, словно пред грозою — сердце твое бьется сильно и часто: сейчас, сейчас появятся они, и ты наконец узнаешь...



Что это?!

Страшно изменилось все и вокруг, и внутри тебя. В багровом свете мертвой луны качаются иссохшие ветви; по бесплодной земле вихрем мчится навстречу тебе призрачная кавалькада. Что за страшный, раздирающий уши грохот молотом бьет по жилам и валит наземь? Неужели та самая охотничья песнь? Как изменилась она: кажется, тысячи боевых труб подают сигнал к лютой битве, и возгласом-воем боевого клича отвечают им сотни тысяч нечеловеческих голосов!

Зажав руками уши, ты падаешь на колени, не в силах оторвать взгляда от страшной процессии. Что за мертвец возглавляет охоту? Должно быть, король — но давно забыто королевство, чей венец блистает на его побелевшем черепе. Конь под ним чернее самой ночи; подковы оставляют в мертвой земле глубокие вмятины, в кровавых глазах отражаются пожары и битвы ушедших времен. Кто дальше? Кавалеры и дамы в богатых нарядах: но облик их дрожит и расплывается, и ты поскорее опускаешь глаза в землю, чтобы не увидеть, каковы они на самом деле. А дальше, дальше... что это, охотники или войско? Ярко сверкают на них доспехи, несхожие с доспехами земных рыцарей; черным пламенем пылают факелы в их когтистых руках. Кони их подобны ящерам; из пастей их псов каплет черная слюна и выжигает на мертвой земле незаживающие раны.

Кто они? Куда мчатся сквозь миры и времена? Кого преследуют, с каким противником ищут схватки? Что будет, когда они наконец настигнут свою добычу?

Они все ближе: мир вокруг сворачивается, как свиток — и нет уже ничего, кроме рева труб и призывных криков, бешеного ржания коней и лая псов. "Скачи с нами, — слышишь ты, — скачи с нами, если сможешь — или пади под копыта!"



Не знаешь ты, какие боги дали тебе силы вскочить на ноги; но в последний миг ты вскакиваешь, боком отпрыгиваешь в кусты — и бежишь, бежишь, зажимая уши руками, по-заячьи перескакивая через кочки и поваленные стволы, не различая, где явь, а где морок, не зная куда, не надеясь на спасение...

Не бойся, бедняга: они за тобой не погонятся.

Ночь ясна, дорога освещена луной; ты легко доберешься до дома.

Не бойся, бедняга: ты проживешь еще долго-долго, и будешь исправно платить свою десятину. Ты станешь запирать ставни на закате и предупреждать детей, чтобы не выходили из дома лунными ночами. И жизнь твоя потечет спокойно и счастливо.

Лишь иногда в полнолуние, когда все в доме спят, а тебе почему-то не спится, ты, быть может, подойдешь к окну, распахнешь ставни и бросишь боязливый взгляд в сторону дальнего леса. И если донесется оттуда далекий, едва различимый звук рога — быть может, ты прижмешься лбом к стеклу, и лицо твое вдруг, задрожав, жалко исказится в беззвучном рыдании.

Возвращайся скорее в постель, бедняга, закутайся с головой одеялом, чтобы не слышать, не думать, не вспоминать. Всего-то и нужно — потерпеть до утра; а утром вступит в свои права привычная дневная жизнь.

Не слушай, не думай, не вспоминай, живи спокойно и счастливо — пока однажды не услышишь, как твой младший сын, вырезав из ясеня дудочку, тоненько, неумело подбирает на ней песнь Дикой Охоты...

Warrax

— Зачем ты пришел в лес в это время?! — беззвучный вопрос стучит в такт пульсу, прерывистому от напряжения, и ты не знаешь на него ответа. Сейчас важнее другое: убежать, спрятаться, скрыться...

Ты понял это сразу, как только услышал первый звук охотничьего рога. Тихий и отдаленный, он овеял тебя ознобом и мозг пронзило понимание: "я — жертва". И ты побежал...

Ты бежишь и сейчас, часто оглядываясь, хотя это и сбивает дыхание; оглядываясь, ты видишь туманные силуэты всадников — и каждый раз из призрачных очертаний взгляд выхватывает то меч, то моргенштерн, то копье — и ты знаешь, что все эти орудия убийства предназначены для тебя. Ты — жертва.

Уже слышен лай собак; впрочем, ты не уверен, что это собаки – но почти уже чувствуешь, как в твое горло вгрызаются их зубы. Уже слышен лязг доспехов; звуки рога буравят уши, пронзают позвоночник и заставляют слабеть ноги. Ты спотыкаешься.

Нелепый кульбит через пень разворачивает тебя лицом к Охоте и припечатывает спиной к смолистой сосне — и то, что ты видишь, оказывается хуже того, что ты себе представлял.

Рыцари в черных шипастых доспехах, колдуны в развевающихся по призрачному ветру мантиях, их спутницы в дамских седлах, одетые в наряды от пышных кринолинов до собственной наготы, их слуги, их звери... Теперь ты видишь, что это не собаки.

И все они смеются.

Эхом разлетается хохот из-под закрытых забрал, вторит хохоту ржание скакунов, скалящих острые клыки, серебром звенит веселье дам — но это серебро слышно тебе бронзой погребального звона; свистят и улюлюкают в упоении оруженосцы — и все это тонет в реве псов, в котором нет ничего, кроме предвкушения крови бьющейся в агонии жертвы.

Ты сглатываешь сухой комок у горла и силишься закрыть мокрые от испарины веки. Тщетно. Твой взгляд как будто приковали к Охоте. Вот уже и первый всадник навис над тобой, вот и тень его шлема закрыла звезды…

Ты вдавливаешь затылок в сосну — последний жест беглеца, которому некуда больше бежать, — и в это мгновение призраки на полном скаку проносятся сквозь тебя. Скалятся, смеются тебе в лицо черепа, дразнят раздвоенными языками кони, и последнее, что ты видишь перед тем, как потерять сознание, — это рыцарь в изукрашенных серебряной вязью доспехах да твой собственный сын, разрезающий себе кинжалом предплечье. Молодая искристая кровь до краев наполняет кубок, зажатый в латной перчатке рыцаря, — и выплескивается тебе в лицо багровым туманом беспамятства.

…Ты не видел, как твой сын проскакал сквозь тебя. Ты просто знал, что так было.



Спрашивать тебе не пришлось — как только ты открыл дверь дома, жена бросилась к тебе на грудь, рыдая взахлеб: сын, любимый твой сын, сам вышел навстречу Охоте, – и один из всадников подхватил его на ходу. Нечеловеческий хохот кавалькады, грянувший вслед за этим, посеребрил волосы матери; и, глядя на них, ты понял, что и твоя голова отныне подернута пеплом И ты решаешь пойти к Оракулу.



Горький напиток ожег желудок огненным клубком.

— Что ты хочешь узнать? — словно сквозь туман услышал ты далекий.

— Почему мой сын ушел с мертвыми?! — вырвалась искренняя боль из твоего сердца.

Хохот оракула наполнил храм.

И тогда ты прозрел.

Ты увидел себя. Свою семью и свое поселение.

Подъем, работа, еда, иногда — драки, выпивки и похоть. Сон. Праздники — то же самое, кроме работы. Воспроизведение себе подобных. Их подобие твоему образу жизни. Жизнь по образу и подобию.

Это — не жизнь. Это — лишь существование.

И ты понимаешь, что это ТЫ мертв — мертв с самого рождения. Ты разменял свою жизнь на мелочь существования. И дети твои рождались мертвецами — все, кроме того, кто ушел с Охотой.

С живыми.

Ты понимаешь, что мертв; ты понимаешь, что тебе никогда не жить. Тебе хочется умереть, но сможешь ли ты?